— ОРУЖИЕ НА ЗЕМЛЮ!!! ВСЕМ ЛЕЧЬ! — проревел металлический голос. От него закладывало уши и по спине бежал озноб.

Калугин вздохнул и, отбросив свой автоматик, покорно плюхнулся с крыльца в грязь. Рядом приземлился Самосвалов. Остальным пришлось легче: они не успели выйти из домика-пряника и вповалку легли на пол — и Маша, и Петька, и преступники вперемежку с морячками.

Этих Петрович пригнал, — сообразил Витька. — Якорем тя: второй раз за пять минут арестовывают! В гробу я видал такой героизм!

ЭТО ОМОН, — ревел голос. — ПОВТОРЯЮ: ВСЕМ ЛЕЧЬ!

Из темноты выныривали бойцы в милицейском черно-сером камуфляже.

— «Дядь Вить», кажется, это все-таки твои арестованные, — громко сказал Калугин.

Воскресным утром Укрополь опустел. В домах остались одни кошки, а все горожане, от стариков до младенцев в колясках, собрались на обрыве у безымянной бухты.

Среди ржавых лодочных сараев появились огромные лихтвагены — осветительные машины телевизионщиков. От них к берегу тянулись толстые провода. Рабочие-осветители в синих комбинезонах устанавливали прожекторы. Съемку собирались вести круглые сутки. Как-никак, таких крупных ограблений не было на Черноморье со времен Гражданской войны.

Вниз, на берег, пускали немногих. У спуска к бухте с неприступными лицами стояли автоматчики.

На Каменной пристани расположились человек тридцать в штатской одежде и в форме. Больше всего было милиционеров, но среди них мелькали и военные моряки, и какие-то люди в незнакомых Маше синих мундирах. Все с озабоченным видом переговаривались и кто в бинокли, кто просто так поглядывали на море. Там, у двугорбой Черной Скалы, стояли, как будто вмерзшие в стеклянную воду, катера водолазов — большой и поменьше.

Прибыл милицейский генерал. Он отдыхал на даче и сам только недавно узнал, что ограбление раскрыто, но уже успел дать интервью двум корреспондентам. Обоим генерал сказал, что главное в наказании преступников — его неотвратимость. Если все грабители будут знать, что их преступление раскроют, они бросят свое грязное ремесло и займутся полезным делом.

Теперь генерал прохаживался по пристани и ждал, когда к нему подойдет Маргарита Незнамова с оператором. Со вчерашнего дня она была самой известной тележурналисткой на побережье, поэтому генерал немножко робел. Один раз он уже начал говорить ей про неотвратимость наказания. А Маргарита Незнамова в дружеском тоне, но твердо попросила его не тратить свое генеральское время на общие рассуждения. Их все равно вырежут из передачи, потому что они неинтересные. Зрители, сказала она, ждут от генерала других слов. Например, всем будет интересно узнать, как наградят капитана Самосвалова и героического подростка Соловьева.

И вот генерал ходил и думал, как их наградить. Насчет Соловьева все было ясно: специально для героических подростков у генерала была целая коробка «командирских» часов. А награждать Самосвалова ему не хотелось вовсе. Про себя генерал считал его клоуном. Хорошие начальники милиции не разводят канареек и не строят подводных лодок. Им некогда. Они с утра до ночи борются с преступностью. А у Самосвалова в городе преступности, считай, нет. Бороться ему не с чем, значит, и награждать его не за что! Подумаешь, раз в десять лет поймал грабителей. Да и то, если разобраться, они первые его поймали.

Как справедливый человек, генерал решил, что надо бы навестить раненого Самосвалова в больнице. Привезти ему персиков, пожать руку. Это произведет благоприятное впечатление на весь личный состав милиции.

Героический подросток Соловьев болтался тут же, надвинув на нос фуражку с золотой «капустой». Маргарита Незнамова снимала его полчаса, добиваясь, чтобы Витька проговорил одну минуту, не повторяя «якорем тя» и не сплевывая сквозь зубы.

Да, друзья мои, часы от генерала и телевизионная слава, похоже, достанутся не Петьке, а его старшему брату. Такова жизнь. Хоть Витька и шпана, хоть и загнали его в герои линьком боцмана, но ведь он с приятелями подоспел в решаюший момент схватки. Если бы они не выключили свет в домике-прянике, то секундой позже Седой мог застрелить Самосвалова. А так все кончилось хорошо, и даже Петька признавал, что старший брат всех спас.

Кстати, Петька опять вспомнил, что влюблен. С утра он ходил за Машей, вздыхал, розовел и, наконец, на глазах у всего Укрополя взял ее под руку.

Сейчас они сидели на пристани, свесив ноги в тихую воду. Петька опять держал ее под руку, а рядом на горячих камнях лежал Дед. Он молчал и делал вид, будто ничего особенного не замечает.

Генералу не понравилось, что на запретной пристани бездельничают не милиционеры, не водолазы и даже не телевизионщики, а просто люди. Он подозвал какого-то милицейского лейтенанта и командным голосом рыкнул:

— Почему на объекте посторонние?! Скоро здесь золото выгружать начнут!

Лейтенант наклонился к генеральскому уху и что-то зашептал.

— Это не причина, — чуть потише сказал генерал. — Милиции помогает весь наш народ, но весь народ нельзя допускать к ценностям.

Лейтенант опять зашептал, показывая глазами на молчаливого мужчину в штатском костюме. Тот сидел в стороне от всех, подстелив на камни газету. Маша знала, что мужчину в штатском зовут Николай Иванович и что вчера он помог Деду. Наверное, генерал знал больше. Он перестал ругать лейтенанта за посторонних на объекте и отругал за другое:

— Почему мне сразу не доложили?!

После этого генерал удалился, оглядываясь то на Деда, то на Николая Ивановича.

Петьке такое уважение понравилось.

А мы теперь крутые, скажи, Незнамова? — похвалился он.

Больше не зови меня Незнамовой, — попросила Маша. — Мы с мамой вернем папину фамилию — Алентьевы.

Петька согласился, что «Алентьева» лучше. Это не такая дразнильная фамилия, как «Незнамова», из-за которой Машу в школе звали то «Незнайка», то даже «Знамя». Подошел Динамит и тугим коричневым пузом улегся рядом с Дедом на камни.

— А ты как сюда попал? — удивился Петька.

Динамит красноречиво показал пальцем на Деда. Ясно: наплел автоматчикам, что идет к «дедушке Коле», и его пропустили.

За мной родители приехали, — сказал он. — Капец котенку: скоро в школу потащат.

Не расстраивайся. Чем больше с тебя спрашивается, тем больше тебе позволяется, — ответил Дед.

Заблуждаетесь, — взрослым тоном возразил Динамит. — Какое «больше позволяется», когда в школе даже босиком не походишь! — Он вздохнул, отгоняя эту невыносимую мысль, и сказал: — Слушайте прощальный стих Динамита.

Во глубине морских глубин

Стоит железный часовой.

Бушуйте, волны, ветер, вой —

Здесь тишина. Здесь он один.

Пускай он стар, пускай он ржав,